Синь ощутила только гнев.

— Если все это правда, — проговорила она наконец, медленно и невыразительно, — почему ты решился рассказать об этом только сейчас? Почему вообще решился? От всех других ты это скрывал. Почему?

Этот приступ гнева — то противостояние, которого Хироси опасался поначалу, неизбежное «Да как ты осмелился?», — был вызван не только неимоверным потрясением, вызванным его словами, но еще и его торжествующим взглядом, триумфальным тоном. Но теперь гнев Синь не трогал его; убежденность в собственной правоте хранила навигатора.

— В этом наша единственная сила, — ответил он.

— Наша? Чья?

— Тех, кто не ангелы.

Пересчитывая ангелов

Когда Луису сообщили, что образовательные программы для шестого поколения недоступны, поскольку находятся в процессе пересмотра, он сухо заметил:

— Это же мне сказали, когда я запрашивал их восемь лет назад.

Работница справочной центра образования по-матерински сочувственно покачала головой.

— Ох, ангел, да они всегда то пересматриваются, то перерабатываются, — объяснила она. — Надо же держаться в ногу со временем.

— Понятно, — пробормотал Луис, — спасибо, — и отключил связь.

Старик Тан умер два года назад, но внук оказался ему многообещающей заменой.

— Слушай, Биньди, — бросил Луис в другой конец сопространства, — в переписи ангелы учитываются?

— Откуда мне знать?

— Библиотекари собирают полезные фактики.

— Ты имел в виду — учитываются ли ангелы как ангелы? Нет. С какой стати? Старые вероисповедания даже не входили в анкету. Это означало бы вносить ненужные различия. — Биньди изъяснялся не так медлительно, как его дед, но в том же ритме — небольшая, раздумчивая пауза на четверть целой после каждой фразы. — Полагаю, что благодать можно считать вероисповеданием. Иначе ее никак не определить. Хотя как вообще определяется религия, я не уверен.

— Значит, у нас нет способа узнать, сколько именно на корабле ангелов. Или скажем иначе: не разберешь, кто ангел, а кто — нет.

— Можно спросить.

— Ага. Непременно спрошу.

— Будешь бродить коридорами по всему миру, спрашивая «Вы, случаем, не ангел?», — поинтересовался Биньди.

— Разве не все мы ангелы? — парировал Луис.

— Порой именно так и кажется.

— Действительно.

— К чему ты клонишь?

— Меня тревожит все, до чего я не могу дотянуться. Вот например, программа обучения для Шестого поколения.

Биньди слегка удивился.

— Собираешься завести малыша-Шестого?

— Нет. Хочу выяснить кое-что о Синдичу. Шестые высадятся на Синдичу. Логично предположить, что это входит в их образовательные программы. Они должны знать, что их ждет. Должны уметь на долгое время выходить навне, на поверхность планеты. Это, в конце концов, их работа. И нулевики должны были включить эти сведения в их образовательные программы. Твой дед прямо об этом заявил. Так где программы? И кто будет их преподавать?

— Ну, еще никто из шестых не носит одежды, — заметил Биньди. — Не рановато запугивать бедненьких малышат сказками о неведомом мире?

— Лучше рано, чем никогда, — отозвался Луис. — До Прибытия осталось сорок четыре года. Еще мы могли бы выйти навне на Синдичу. Выковылять, как выражается Синь.

— Можно я отвечу через пару десятков лет? — отшутился Биньди. — Мне сейчас надо разобраться с парой полезных фактиков.

Он вернулся к экрану, но минуту спустя глянул на Луиса через плечо.

— А при чем тут число ангелов? — спросил он голосом человека, которому уже известен ответ.

Враги благодати

5-Цинь Рамона Синь знала плохо, хотя он входил в кружок Хироси. На протяжении последних пары лет он был членом административного совета, хотя Синь за него не голосовала. Он считал себя гражданином китайского происхождения, и жил в блоке Сосновой горы, где почти все носили фамилию Цинь или Ли. Многие Цини рано становились ангелами. Рамон высоко поднялся, как было у них принято говорить, во благодати. С виду это был бесцветный и непримечательный человечек; к женщинам он, как и многие ангелы-мужчины, относился отчужденно, выстраивая защитную стену из улыбок — манера, которую Синь полагала отвратительной. И она не только здорово удивилась, но и расстроилась, узнав, что Рамон был одним из десяти — теперь уже одиннадцати — людей, знавших, что корабль тормозит, приближаясь к неожиданно близкой Цели.

— Значит, ты сделал запись, не говоря этим людям, что их записывают? — спросила она, не сдерживая презрения и недоверия.

— Да, — бесстрастно ответил Рамон.

У Рамона случился, по выражению Хироси, кризис совести. 5-Чаттерджи Ума объяснила Синь, что это значит. Умой Синь восхищалась, и любила ее — эту стройную и изящную умницу, четыре года подряд избиравшуюся главой административного совета; к ней нельзя было не прислушаться. Рамон, как рассказала Ума, был допущен в круг приближенных Пателя Воблаге, в архангелы; и то, что он там узнал и услышал, потрясло его до такой степени, что Рамон, нарушив данную им клятву хранить все в тайне, записал, о чем беседуют меж собой архангелы, и передал запись Уме. Та, в свою очередь, поделилась с Канавалем и прочими. Те потребовали от Рамона подтвердить свои обвинения, и тот втайне протащил магнитофон на архангельское собрание.

— Как можно доверять такому человеку? — потребовала ответа Синь.

— Иначе он не мог добыть для нас улики. — Ума сочувственно глянула на девушку. — Сколько мы уже наслушались параноидального бреда — заговоры с целью захватить рубку, вмешаться в генокод человека, подпустить неопробованных медикаментов в водопровод! Для Рамона это был единственный способ убедить нас, что он не бредит и не бесится со зла.

— Записи легко подделать.

— Подделки легко распознать, — с улыбкой возразил 4-Гарсия Тео, могучий, грубоватый, добродушный инженер, которому Синь доверяла, как ни хотелось ей лишить своего доверия всех собравшихся. — Все правда.

— Послушай, Синь, — сказал Канаваль, и девушка кивнула, хоть и с тяжелым сердцем. Она ненавидела всю эту таинственность, ложь, заговоры. Она не хотела иметь с этим ничего общего, не хотела видеть этих людей, и быть одной из них, и разделять их сокровенную власть — власть, захваченную, говорили они, поневоле; но никто не заставлял их лгать. Никто не имел права на то, чем занимались они — без спросу направлять чужие судьбы.

Голоса из динамиков ничего ей не говорили. Мужские голоса, обсуждавшие что-то, ей непонятное, и в любом случае — ненужное. Пусть ангелы подавятся своими тайнами, а Канаваль и Ума — своими, только выпустите меня!

Но тут ее захватил голос Пателя Воблаге, тихий, старческий, стально-мягкий, с детства знакомый. Сквозь ее неохоту, отвращение, порожденное нуждой подслушивать, сквозь неверие прорвалось:

— Канаваля следует дискредитировать, прежде чем мы сможем положиться на Рубку. И Чаттерджи.

— И Транха, — добавил другой голос, на что 5-Транх Голо, тоже член совета, скорчил гримасу — мол, спасибо-вам-большое.

— Какова будет ваша стратегия?

— С Чаттерджи будет просто, — ответил еще один голос, басистый, — она неосторожна и высокомерна. Слухи подорвут ее влияние. С Канавалем придется давить на его слабое здоровье.

Синь передернуло. Она покосилась на Хироси, но тот сидел, бесстрастный, как на утренней медитации.

— Канаваль — враг благодати, — постановил старческий голос Пателя.

— На посту уникального значения, — отозвался еще кто-то, на что басовитый голос ответил: — Его следует заменить. В Рубке и в колледже. На оба поста нам потребуются добрые люди. — Тон его был мягок и уверенно-логичен.

Спор продолжался, большей частью соскальзывая на темы, совершенно непонятные, но теперь Синь вслушивалась внимательно, пытаясь осознать сказанное.

Запись оборвалась на полуслове.

Синь вздрогнула, оглянувшись — на Уму, Тео, Голо, Рамдаса, которых считала друзьями, на Цинь Рамона и еще двух женщин, инженера и советника, которых знала как членов тайного кружка, но друзьями не считала. И на Хироси, все еще сидящего в дзадзен. Они собрались в жилпространстве Умы, обставленном в модном нынче «кочевничьем» стиле — никаких встроек, только ковры и подушки в ярких наволочках.